Примечания переводчика (Текстологии, 2013)

Примечания переводчика

Арсеньев работает с тревожной линией Дюшана в искусстве, который высветил и практиковал скандал произвольного наименования, что оставило от искусства только одно имя, одновременно механизировав работу живописца (приблизив ее к двоичному коду текста) и радикально освободив и диверсифицировав ее (такой свободой свободна литература по отношению к своему референциальному объекту). Создавая готовые стихи (ready-written), Арсеньев стремится сделать нечто подобное с поэзией, активно привлекая при этом опыт и средства искусства для выполнения этой задачи. Переводя текст в формат видео, Арсеньев обращается в своем фильме «Примечании переводчика» к стихотворению, состоящему из уже-готовых строк «Голубой и коричневой книг» Л. Витгенштейна. Единственное высказывание, недвусмысленно обозначающее свое авторство, — эпиграф, взятый из Витгенштейна, — тоже переписан, подчеркнут, выделен чужой рукой. Все остальные текстовые отрезки, авторство которых тем более не так просто установить, создаются еще более несобственным и механизированным образом, что призвано проблематизировать условия труда современной поэтической субъективности. Это оказывается сегодня возможным только благодаря широко понятым художественным средствам.

Version with english subtitles

Участие в выставках:

 
пунктирная

Пунктирная композиция

Работа выполнена в соавторстве с Диной Гатиной, текст Андрея Монастырского

Несмотря на то, что уже давно стало хорошим гуманитарным тоном осмыслять текст как топический феномен, а изображения научились двигаться (еще в классическом кинематографе), словесное с визуальным искусством продолжают различаться, прежде всего, качеством своих медиумов – временного и пространственного. Чтобы прочитать, необходимо время; чтобы увидеть – пространство (хотя небольшое количество другого в каждом из случаев тоже необходимо). Несмотря на их казалось бы разведенные сферы интересов, поэзия и живопись регулярно стремятся к нарушению оговоренных границ, размыкая собственные, перенимая «иностранный опыт» или колонизируя чужую территорию. В результате этого граница между ними в легенде карты может обозначаться не сплошной, но только пунктирной линией. Казалось бы, кинематограф благополучно синтезировал преимущества обоих медиумов и явил высшую форму художественного кода. Однако в действительности он здесь оказывается иллюзорным синтезом, особенно в современном виде — практически сведенный к рассказыванию историй. Если нас интересует то, как текст может преодолеть пресное пространство страницы, а живопись — мимолетность пресыщенного взгляда, мы должны вновь исследовать взаимоотношения знака и образа, сигнификативного и символического.

За исключением риска сближения с фабульной киноповествовательностью, одной из наиболее серьезных опасностей этого эксперимента непременно окажется соблазн визуализации в принципе, т.е. стабилизирования комплексов таких безнадежно строптивых единиц значения как элементы поэтической речи — в условиях неизбежности присутствия визуальных образов в человеческом мире. Знаки значительно меньше облагаются обязательством что-то представлять, нежели образы. И поэтому их [первые] сложнее представить самих по себе (а не то, что они обозначают). Меж тем, они имеют полное на такое представительство право. Образам в свою очередь намного сложнее говорить, значить что-то конкретизированное, членораздельное.
Необходимо заострить слово, акцентировать материальную сторону означающего, и, одновременно пробудить образы от «бессмысленной дремы, выдаваемой за эстетическое произведение» [1], заставить их значить. На этот раз это было решено сделать с помощью размещения и постановки текста стихотворения на городских поверхностях. Язык обретает пресловутые «весомость, грубость, зримость», а улица – перестает корчиться безъязыкой [2].
В отличие от практики кубистов, населявших традиционный холст обрывками от газет, различными надписями и профанными объектами, в данном случае имеет место «подкладывание» под традиционную форму присутствия текста – строку – обыденной поверхности асфальта, стены, других городских объектов, самой фактуры повседневности. Однако, подыскивая каждому отрезку текста «соответствующую» фактуру или даже ситуативно дисфункциональный объект, поверхность (содержательный образ был исключен условиями эксперимента) все равно оказывалась обречена развязывать постылые ассоциации, как бы ретроактивно мотивирующие выбор. Критическое приближение к рубикону иллюстративности было оправдано ровно попыткой разрушения ее принципа изнутри, до вступления в ее гостеприимные владения.
Ситуация дополнительно осложняется еще и тем, что исходный материал – стихотворение – и конечная форма презентации опыта – видео – обладают линейной длительностью текста, становясь повествованием не в силу художественного замысла, но фактического соположения синтаксических элементов. Что суверенность фактуры каждого отдельного элемента, становящегося заложником нарратива, бесконечно умаляет. Полагаясь в конечном счете исключительно на дискретность как текстового материала, так и принципа монтажа, можно надеяться, что композиция хоть в какой-то мере преодолевает ладное развертывание диегезиса и обретает искомое качество пунктирности.

  1. Adorno Theodor W., Eisler Hanns. Komposition fur den Film. Leipzig: Reclam, 1977. S. 58.

  2. Но, безусловно, не перестает корчиться вообще. Даже оязыченная, сперва испещренная надписями подростков из неблагополучных районов, а затем и культурно валоризированная и осмысленная как эстетический феномен, городская окраина продолжает воспроизводить все краски социального неравенства. В этом смысле, обладая «ограниченными возможностями» ориентирования в знаковом и, как следствие, топографическом пространстве чужого (языка и города), невозможно было не почувствовать яростной потребности наносить свои непрозрачные знаки (теги) поверх враждебной городской разметки.


Участие в фестивалях:

  • Фестиваль «Пятая нога», Пермь, 2011
  • Фестиваль «Experience», Новосибирск, 2011 (первое место видеоконкурса)